В 20 лет [после свадьбы одноклассника] я подверглась тяжелому групповому изнасилованию, и моя память полностью закрыла то, что там происходило. Родственникам я сказала никогда со мной об этом не говорить, потому что я ничего не помню. Им это тоже было удобно, ведь никому не хотелось залазить в эту боль и спрашивать – «А что было, как было, давай поговорим?». Все как-то постарались забыть об этом. Я не знала, кто в этом принимал участие, не знала, что там происходило, и меня мучила мысль, кто из одноклассников причастен к этому преступлению. У нас был очень дружный класс, очень хорошие отношения, я считала, что вхожу в команду лидеров, где все друг друга поддерживали. Поэтому на протяжении 25 лет я пребывала в иллюзии, что одноклассники, которые приняли участие в этом изнасиловании, не были теми, кто входил в мою команду друзей.
 

Но в 2014 году я стала очень сильно сомневаться в том, что там были только не близкие друзья – не знаю, почему, но что-то очень сильно стало меня в тот момент тревожить. Это было тяжелое для меня время, трагичное. Очень многое в моей жизни складывалось так, что я всегда была на волосок от успеха, от хороших событий, но мне чего-то не хватало, чтобы добиться поставленных целей – лично моих целей, моих амбиций. Я поняла, что нужно это из себя вытащить и пошла к психологу, у которого провела три сеанса агрессивной терапии по шесть часов в день. Это было очень тяжело в эмоциональном плане, так как мне пришлось вспомнить все. Я как будто заново пережила изнасилование. Вспомнить всё до конца я себе не позволила, но мне достаточно было увидеть тех, кто там находился. Это ужасно меня триггернуло, и я стала очень сильно переживать.

Начала разговаривать с мамой, которая была в курсе всех событий, и очень много её ругала, потому что она знала, кто там был, что там было, но никогда мне этого не говорила. Когда я все это разворошила, то начала потихонечку разговаривать то с одним, то с другим… И у меня сложились все паззлы, мне дали подтверждение того, что это были как раз те одноклассники, которых я считала близкими друзьями. Но самым большим предстательством было то, что на протяжении всех этих 25 лет проходили встречи одноклассников, на которых я виделась именно с теми, кто меня насиловал. И самым обидным было то, что они продолжали изображать друзей.

Знаете, как ты живешь «до» и «после»? Когда вся твоя картина мира ломается после того, что ты узнаешь? Моя картина мира сломалась настолько, что я потеряла интерес ко всему. Потеряла интерес к своему театру, который я обожала, и буквально за год стала банкротом. Я поняла, что надо остановиться, и в 2015 году просто все бросила, закрыла театр.



Год я была в ужасной депрессии, но больше не могла идти к психологу, потому что боялась увидеть продолжение. Я прочитала множество подобных историй, нашла какие-то сайты – но, к сожалению, все они были анонимными. И во мне росло возмущение: почему я должна все это делать анонимно? Почему я должна скрывать и стыдиться того, что меня изнасиловали, и почему им не стыдно? Это переросло во внутренний протест, и в 2016 году, когда появилось [движение] «Я не боюсь сказать», оно словно стало глотком свежего воздуха, как будто кто-то сказал – «Да, всё, Дина, можно, иди и рассказывай». Тогда у меня уже была огромная потребность об этом рассказать, потому что я думала, что это должно мне помочь.



Я написала [свой пост], не указав имен, и почувствовала, что мне реально стало легче. Я не ожидала, что меня поддержат люди, потому что в 2016 году для всех это было как ушат холодной воды, ведь многие у нас в стране и далеко за рубежом знали меня как успешного продюсера, так как наш театр участвовал во многих международных конкурсах, а я была в их жюри. И вдруг – это все в Фейсбуке, представляете? У людей шок! Я сидела в ожидании этой реакции и думала: как же люди отреагируют? И к удивлению, люди очень хорошо реагировали, многие меня благодарили. С меня как будто какую-то ношу сняли! Я получила больше трех тысяч благодарностей за сутки, люди просто писали в личку, и больше ста писем было о том, что «я тоже пережила изнасилование». Я удивилась, что так много!

Знаете, у меня было желание сказать людям, чтобы они не молчали, потому что я была уверена, что в первую очередь это психологическая травма и, когда человек молчит, она как нарыв, гной, который все равно выйдет наружу. Потому что из этих писем я узнала столько историй, что женщины, умирая, хотели кому-то рассказать: «Я была в 1990-х изнасилована, и хочу, чтобы ты об этом знала, чтобы могла беречь себя от этих мужчин», еще что-то… И мой посыл состоял в том, что «не молчать» – это в первую очередь не молчать ради себя, ради своего психологического здоровья, в первом посте я так и написала, что делаю это ради себя.

Но потом на меня как будто обрушился шторм событий. Ровно через месяц (после публикации поста в июле 2016 года – прим. ред.) к нам пришла жертва группового изнасилования в Иссыке и попросила помощи. И уже 25 августа я попала на круглый стол в Астане, где собралось очень много руководителей разных НКО – для меня вообще было новостью, что существует так много правозащитных организаций, также были депутаты и представители министерств. И там я впервые сказала: «Я как жертва изнасилования требую новый закон». Это было первое мое громкое заявление, там присутствовало очень много журналистов, и у меня, конечно, был шок. Все происходило как в тумане. Но раз ты уже сказала «А», ты не имеешь права молчать, ты уже взяла ответственность за свои слова, люди в тебя поверили, и ты вынуждена двигаться дальше. На тот момент у меня не было цели создавать правозащитную организацию. Я просто хотела привести свой пример, стать частью флэшмоба «Я не боюсь сказать», но все пошло таким образом, что под напором этой волны, поддержки людей мне пришлось создать организацию.

Я не знала, что как делать, с чего начать, и мне очень помогла организация «ООН-женщины», которая предложила мне пройти обучение, потому что я даже не понимала, что такое феминизм. Мне тогда писали: «Дина, вы что, феминистка?», а я отвечала: «Нет, вы что, я очень люблю мужчин!» Так смешно сейчас! Я тогда мыслила так же стереотипно, шаблонно, как и все люди, так я прожила всю свою жизнь – и лишь потом начала понимать значение феминизма, а шаблоны стали разваливаться. Но у меня есть такая особенность – я хорошо и быстро учусь, если мне интересно. Поэтому за эти пять лет я изучила законы, правоприменительную практику, лучшие международные практики, то, как работают другие законы – своим умом, сама, без шаблонов. Я сама изучала статистику, делала выводы, аналитику, мы в 2016 году даже провели аналитическое исследование на основе опроса двухсот жертв насилия.

Сейчас я без ложной скромности считаю себя экспертом в этой сфере, потому что я отвечу на любой вопрос, касающийся законодательства, защиты прав женщин, того, как это устроено, как с общественной точки зрения, так и с законодательной. Сейчас это уже стало моим смыслом жизни. Мы [в фонде НеМолчиKZ] все читаем, пачками пишем рекомендации для госорганов, участвуем в правоприменительной, законотворческой деятельности. Мы – никем, кроме наших подписчиков, не финансируемая организация, живем на пожертвования; мы не юристы, не адвокаты, а просто люди, которые болеют за потерпевших. Мы пишем абсолютно грамотные тексты – апелляции, жалобы, ходатайства, мы саккумулировали все силы. Пришлось изучать Кодексы, подзаконные акты, чтобы полноценно защищать жертв насилия в судах, потому что даже с адвокатами было очень много проблем, и у нас есть все основания не доверять каким-то из них. Из-за того, что нас предавали, про нас пишут очень много негатива, мы боимся запускать в команду посторонних людей, и поэтому наша команда очень маленькая – четыре человека, проверенных временем и тяжелыми процессами.

Я считаю, что метод, который мы выбрали, эффективен. Самое главное, чего боятся насильники – это огласка, что их узнают, что им придется сидеть в тюрьме. У них просто животный страх перед этим. И, во-первых, мы добились того, что люди перестали молчать, во-вторых, наше немолчание дошло до того, что мы заставили изменить закон: [в 2020 году в Казахстане] ужесточили наказание насильникам и отменили примирение сторон.



В нашей стране двадцать лет примирялись с изнасилованием. Привычка примиряться сохранилась до сих пор, правоохранительные органы до сих пор пытаются примирить жертву с насильником, ищут способ, чтобы он до того, как она напишет заявление, примирился с ней, заплатил ей денег, они бы тоже на этом заработали и дело бы не открывали. А сейчас это сделать невозможно: если женщина подала заявление, то будет суд. И у насильника будет судимость: даже если она попросит в суде дать ему минимальный срок, и ему дадут минимальный срок – но у него будет судимость. Это очень важный момент, и само движение «НеМолчиKZ» уже вошло в историю с таким серьезным результатом, потому что буквально на четвертый год нашей деятельности закон поменяли. В 2020 г. президент заявил о том, что мы ужесточим наказания за изнасилования – на тот момент нам было четыре года.
Самое главное, чтобы были законы. Потому что общество не может ориентироваться на традиции, на какую-то, как у нас говорят, ментальность – общество должно ориентироваться только на законы. Сейчас мы находимся в Грузии и видим, как здесь жестко изменили законы – не традициями, а именно на законодательном уровне изменили отношение к женщинам. В 2014 году приняли Стамбульскую конвенцию (Конвенция Совета Европы о предотвращении и борьбе с насилием в отношении женщин и домашним насилием или Стамбульская конвенция — международное соглашение Совета Европы против насилия в отношении женщин и домашнего насилия – прим. ред.), и с 2014 года начали ужесточать нормы закона. Сейчас здесь все прекрасно понимают, что бить женщин – это значит сесть в тюрьму. Когда закон позволяет бить женщин, это не про ментальность и не про традиции, это именно про закон.

Мы проводили свое исследование среди двухсот подвергшихся изнасилованию во взрослом возрасте женщин, обратившихся в нашу организацию. Когда мы их спрашивали: «Было ли у вас насилие в детстве?», 75% ответили, что пережили сексуальное насилие, домогательства, изнасилования в детстве. Во взрослой жизни из этих 200 женщин только 17 обратились в полицию, можете себе представить? Из 17 только пять довели дело до приговора. Вот это и есть правда об изнасилованиях. То есть из двухсот только пять дойдут до приговора. На самом деле изнасилований гораздо больше, чем мы видим в сводках.

У многих людей абсолютно стереотипное видение человека, пережившего насилие. Они считают – все, это жертва, теперь она всю жизнь будет на всех отвязываться, будет всех винить. И про мою деятельность так говорили – что я якобы обвиняю всех в изнасиловании только потому, что я сама пережила насилие. Это абсолютное заблуждение, даже какая-то издевка над жертвами, потому что я знаю настолько сильных женщин, которые справились с этим, знаю такие прекрасные истории побед! Я всем нашим подзащитным говорю: если, например, хороший знакомый изнасиловал – друг, брат, отец, еще кто-то, в основном же, в 80% случаев это знакомые люди – эти насильники думают: «Все, я сломал её, она никогда не встанет». Но для переживших насилие женщин самая главная победа – когда она возвысится над ним, встанет на ноги и самим фактом того, что она живет и продолжает полноценно жить – создавать семью, рожать детей, добиваться успеха на работе – она делает очень больно. Потому что, как правило, насильники неуспешны, они очень закомплексованы. Они слабые, трусливые, и поэтому женщина, которая пережила насилие, для меня в разы сильнее, чем мужчина, который ее изнасиловал. Он воспользовался ее физической слабостью, но духа ее сломать не смог, продемонстрировав свою слабость, отсутствие воли. Поэтому я считаю, что не стыдно быть изнасилованной, стыдно быть насильником.

 
У Фонда «НеМолчи» на сегодняшний день 112 осужденных насильников, которых мы довели до приговора суда – и женщины, которые в процессе судебных и других следственных мероприятий менялись на глазах, росли, менялась их самооценка и они вставали на ноги. Наша практика показывает, что из всех этих кейсов процентов 20 обращались к психологу, а остальные встали на ноги за счет того, что они победили в суде, за счёт поддержки близких людей, нашего Фонда. Потому что для многих главное лечение – это наказать агрессора. Главная победа, когда она понимает, что она не виновата, виноват он, и он за это сидит.

Самая большая победа – это добиться успеха. Поэтому женщинам нужно только так и действовать – выйти из зоны, где тебя все жалеют и пытаются за тебя что-то делать, и делать все самой. Потому что следователи смотрят – а как далеко пойдет жертва? Готова она идти до конца? Знаете, прокуроры всегда боятся, что в суде женщина откажется от своих показаний, потому что ей кто-то заплатит деньги, и до сих пор сохранилась практика, когда прокурор, прежде чем направить дело в суд, вызывает потерпевшую к себе и задает ей вопрос в лоб – «А ты в суде до конца пойдешь?» И если он видит, что она готова идти до конца, готова посадить на самый большой срок – вот тогда прокурор начинает тоже действовать и поддерживать женщину.

Конечно, это может прозвучать обидно, но я всегда говорю [пострадавшим] – «Встала и пошла!» Потому что сейчас к нам поступает очень много звонков от женщин, которые переживают гендерное насилие от мужа, родственника, но, когда доходит дело до суда, она прощает в суде. По делам о бытовом насилии у нас до сих пор применяется примирение. Я понимаю, что ей нужна помощь – профессиональная, психологическая. Но за таких женщин бороться я не хочу, не могу их поддерживать, у нас есть очень жесткие условия к потерпевшим, когда мы говорим – если вы примиряетесь, к нам не возвращайтесь. Может быть, это неправильно, может быть, это обидно, но по-другому мы не будем. Мы жестко говорим – мы не помогаем дважды, потому что тогда женщина не научится. Так что, если ты сейчас находишься в таких тяжелых отношениях – вставай и борись за себя. Найти способ «как» — это уже вторично, а иметь намерение, иметь желание и двигаться вперед – это самое главное. Здесь на первом месте женщина. Надо встать – страшно, больно, нету никаких сил, никакой поддержки – но надо встать и идти бороться.

Судя по тому, с чем обращаются на наш телефон горячей линии, женщины ищут юридических консультаций – и эта правовая безграмотность позволяет многим насильникам использовать ее в своих интересах. Правоохранительным органам – тоже. Если бы у нас полицейские говорили пострадавшей: «Ты ни в чем не виновата, мы сейчас будем эту ситуацию вместе с тобой решать, мы поможем! Ничего не бойся, расскажи нам, что произошло!», тогда бы она, конечно, боролась за себя. А сейчас получается: женщины приходят в полицию и слышат только обвинения в свой адрес: «Зачем пила, ты сама в машину села, ты сама в дом к нему зашла» – и это, конечно, ужас. Они очень сильно ломают женщин.

Многие мужчины недооценивают степень влияния мужчин-насильников на мужское сообщество. Потому что насилие над женщинами – это такая тема, которая разделила общество на женщин и мужчин, а так не должно быть! Общество должно быть поделено на насильников и всех остальных, и неважно, какого пола, не должно быть никакого гендерного разделения. Поэтому, когда мы боремся с насильниками, мужчины, которые не являются насильниками, агрессорами, стараются избежать этой темы, не комментировать, не вмешиваться, никаким словом – ни за, ни против – ничего не выражать, тем самым поддерживают агрессоров! Очень важно вмешательство мужчин во все процессы, где женщина борется один на один или женщина борется за женщину. Наше движение НеМолчиKZ в своем роде уникально, потому что у нас абсолютное гендерное равенство: у нас две женщины и двое мужчин, мы абсолютно на равных пашем, защищаем женщин. Поэтому, имея жен, детей, дочерей, матерей, которые в любой момент могут оказаться жертвами изнасилования, любого гендерного насилия, эти мужчины могли бы внести большой вклад, поддержать нашу борьбу, чтобы хотя бы реабилитировать мужской пол.

Первое время я много плакала, когда слушала, читала истории переживших насилие. Я болезненно воспринимала какие-то трагические ситуации, потому что в нашей практике были и попытки суицида, и, к сожалению, законченные суициды. Ответственность за подопечных была высокой. В декабре 2017 года я поняла, что без психолога не справлюсь, и пошла на второй этап психологического лечения, вытащила из себя все триггеры, «досмотрела» свое изнасилование, разложила все по полочкам. А потом решила написать книгу – как своего рода лечение, потому что, когда ты выписываешь на бумаге то, что с тобой происходило, это своеобразный сеанс терапии. В тот момент у меня не было плана публиковать эту историю, я хотела это просто сохранить для себя. Потому что я проходила такую терапию, когда сразу после сеанса закрываются все твои эмоции и ты воспринимаешь все, что с тобой происходило, как историю другого человека, без острой боли. Поэтому, когда шел сеанс, я с разрешения психолога записывала его на диктофон. И в тот же день приходила домой и сразу переписывала на бумагу всё, что происходило, что я вспомнила, очень эмоционально. Я думала, что это будет первая глава книги, но потом она стала последней главой – самой длинной, самой тяжелой, очень реалистичной, все эмоции там до боли тяжелые, и я в начале пишу – кому тяжело читать, лучше ее пропустите. (Книга Дины Тансари «Подвал» опубликована в 2020 году и продается в крупных книжных сетях Казахстана – прим. ред.)

Я решила, что правду о том, что такое изнасилование, писать надо. Потому что некоторые очень романтизируют изнасилование, думают, что некоторые женщины сами «хотели быть изнасилованы». У мужчин существует очень стойкий стереотип, что «кто-то любит пожестче», и большинство очень сильно заблуждаются насчет того, что все обходится половым актом. Потому что в моем случае было издевательство. И я заметила, что в наше время мы получаем такие страшные кейсы – женщины просто пытки переживают. Именно о пытках умалчивают все. Говорят – «она переспала, она хотела сама, она пошла напилась» – какие-то такие вещи. То, что женщины во время изнасилования переживают настоящие пытки, при том, что они очень унизительны, – это откладывается в голове на всю жизнь, сама ты это никуда не вытеснишь. Если у тебя не будет хорошего психотерапевта, ты с этим будешь жить всю жизнь, потому что выкинуть это из памяти практически невозможно. В моем случае у меня все было так тяжело, что мой мозг это заблокировал… Я знаю почему: меня опоили очень тяжёлым наркотиком, и в принципе это была очень хорошая защитная реакция – если бы я все это помнила в свои 20 лет, наверное, моя психика не выдержала бы. Но так память о произошедшем была заблокирована, я смогла с этим справиться и как-то жить дальше. А за женщин, которые к нам сейчас приходят, я очень сильно переживаю. Меня, конечно, триггерит, когда приходят женщины с похожей историей, когда ее опоили, а потом она очнулась где-то и с ней такое сделали… Я очень переживаю за них, потому что словно через себя пропускаю и понимаю, что это было.

Трудно, конечно, но с триггерами я пока справляюсь. В своей жизни я, слава богу, окружена любовью, любящими людьми, и меня лечит любовь. Я всем говорю, что только любовь может вылечить такую проблему, такую рану. Я сейчас нахожусь в Грузии, у нас очень дружная семья – со мною рядом мои дочь, внучка, зять, рядом со мной мой близкий человек, который все это понимает, он мой соратник, мы с ним вместе, с самого начала, с нуля создавали этот Фонд. Так что я спасаюсь любовью.