В начале 2000-х мне было 21, я работала медсестрой в реанимации [отделения] акушерства и гинекологии, параллельно учась в медицинском институте. Я всю жизнь хотела быть медиком и шла по этой линии. Я единственный ребенок в семье, у меня очень хорошие, доверительные отношения с родителями, и сейчас я понимаю – если бы не они, неизвестно, чем бы все это обернулось.

Медики раз в полгода обязаны проходить медкомиссию, в том числе освидетельствование на ВИЧ-инфекцию. Я прошла такую медкомиссию, а через три-четыре дня нашла на своей рабочей тумбочке записку: «Короткова, нужно пересдать на СПИД». У меня не появилось никакой задней мысли – как медик, я понимала, что могли неправильно взять анализ, и надо сдать его заново. Нужно было подойти к заведующей лабораторией напрямую. Я пришла, села, смотрю – что это она такая серьезная? – но обычно у нас все зав. лабораторией серьезные люди. И она мне говорит: «Жень, мне надо тебе кое-что сказать: у тебя гепатит». Я отвечаю: «Ладно, окей, ведь гепатит можно вылечить». И тогда она продолжает: «У тебя помимо гепатита еще и СПИД». Тогда, в 2000-е годы, не говорили: «ВИЧ-инфекция», говорили – «СПИД». И после этих слов, скажу честно, я была в таком шоковом состоянии, что вообще ее не слышала, абсолютно. Я понимала, что меня успокаивали, что-то предлагали, куда-то надо было идти… Мне еще сказали тогда – «Жень, ну у тебя год-два есть, так что займись тем, что ты хочешь». Это именно так воспринималось в тот период. Я подумала: «А чем я хочу заняться? – А ничем. Зачем мне что-то делать, я все равно скоро умру. Какой смысл что-то начинать?».

В тот же день я пришла домой и сказала: «Мама, наверное, я не буду больше работать и учиться, потому что у меня диагностировали СПИД». Мои родители были в шоке. Я видела в их глазах даже не страх – они просто не верили в то, что со мной случилось. Наверное, дня два я пролежала в своей комнате. Сейчас я понимаю, что у меня была жуткая депрессия, а одна из стадий принятия диагноза – это шок. День лежала, не выходила никуда, второй, а на третий день, помню, заходит ко мне в комнату мама и говорит: «Ну что, Женька, умерла?». Я отвечаю: «Нет, что-то не получается!». А она говорит: «Ну все, тогда вставай и пошли радоваться жизни!». Эти слова я помню до сих пор. Мама обняла меня, поцеловала, и тогда, при поддержке родителей, я поняла: даже если все на самом деле так, то надо хотя бы напоследок радоваться жизни.


Наверное, в молодости это легче переносится, чем в зрелом возрасте, когда у человека уже что-то построено, есть определенные планы… А мне мой оптимизм помог с этим справиться. Хотя, если честно, я еще раз семь пересдавала анализы, каждый раз думая, что это ошибка, что мне сейчас скажут – «Жень, извини, мы ошиблись» – потому что мне изначально тот же доктор, который первым рассказал об этом диагнозе, объяснил, что это может быть ошибка и нужно ехать в СПИД-центр (Центр по профилактике и борьбе со СПИД – прим.  ред.), чтобы там взяли анализ и посмотрели. Мою кровь зам. главврача даже отвозил на анализ в Японию, настолько все было серьезно! У него там работал брат, и он способствовал тому, чтобы действительно исключить этот диагноз, но на самом деле не хотел, чтобы я уходила [из медицины]. Но семь раз ни к чему хорошему не привели, всё, к сожалению, подтвердилось, и начался новый этап моей жизни с ВИЧ.


Мне пришлось уйти с работы. В те времена мне говорили, что не было смысла заканчивать медицинский институт, потому что я все равно не смогу работать по этой профессии. К сожалению, тогда было так. Сегодня всё по-другому, у нас учатся и запретов нет, единственное – ты не можешь быть хирургом, но есть много других медицинских профессий, в которых нет риска повреждения кожи, прямого контакта с кровью. Но в тот период это было так.

Начала разговаривать с мамой, которая была в курсе всех событий, и очень много её ругала, потому что она знала, кто там был, что там было, но никогда мне этого не говорила. Когда я все это разворошила, то начала потихонечку разговаривать то с одним, то с другим… И у меня сложились все паззлы, мне дали подтверждение того, что это были как раз те одноклассники, которых я считала близкими друзьями. Но самым большим предстательством было то, что на протяжении всех этих 25 лет проходили встречи одноклассников, на которых я виделась именно с теми, кто меня насиловал. И самым обидным было то, что они продолжали изображать друзей.

Папа предложил мне начать жизнь с чистого листа, и я его поддержала. Мы переехали в Россию и очень долго, около десяти лет, жили там. И хотя законы Российской Федерации предполагают депортацию лиц, живущих с ВИЧ, и существует запрет [на их проживание], но в моей ситуации все сложилось по-другому. Мне попался очень хороший доктор, который сделал так, что я встала на учет, проходила медкомиссию. Единственное, у нас была оговорка, что я не смогу получать лечение – антиретровирусную (АРВ) терапию, потому что я не гражданка России. Но время позволяло, потому что ВИЧ-инфекция не дает о себе знать очень долго, и без лечения человек может прожить от пяти до десяти лет. Но все равно я как медик мониторила свое здоровье, СД4, то есть иммунную систему (клетки СД4 – вид лимфоцитов, анализ на количество которых является важным показателем состояния иммунной системы и прогрессирования инфекции – прим. ред.).


Я работала менеджером по продажам в строительной компании, и лишь периодически ходила в центр СПИД сдавать анализы. Там я все время встречала объявление о том, что проводятся группы взаимопомощи для всех желающих. Я года два соб