Моя история насилия начинается с самого детства, с четырех лет – я вспомнила об этом только лет пять назад, с чего и начался мой активизм. Я помню, какой была до этого – очень активным, веселым ребенком, которая любила танцевать. У меня сохранились в памяти кадры: к нам домой пришли гости, друзья моих родителей, все танцуют, а меня ставят на стол, и я под аккомпанемент баяна танцую ламбаду. Вот такой я была «до». А потом вдруг стала очень задумчивым, грустным ребенком, который очень рано повзрослел после того, как подвергся сексуализированному насилию. Это была демонстрация мастурбации, заставляли маленького ребенка нюхать эту руку – с четырех лет я знаю, как пахнет, как выглядит мужской половой орган.

А какой я была до изнасилования, которое случилось в 18 лет? Милой, робкой, стеснительной девушкой, у которой были планы – я собиралась строить карьеру модельера, стремилась к этому, но на встрече одноклассников, на вечеринке это случилось. Это был мой одноклассник, он предварительно что-то подмешал мне в шампанское и другие напитки, и я даже подозреваю, что в этом замешаны и другие одноклассники, пацаны. Я полгода была в шоковом состоянии, начала стремительно худеть, не общалась, боялась к зеркалу подойти и увидеть там какое-то страшное существо, а все с ужасом на меня смотрели и спрашивали – что с тобой происходит? И только моя подруга вынудила меня признаться, спросила: что с тобой происходит, мне надо знать, расскажи? Я всю ночь проревела, и только после этого более-менее начала контактировать с людьми. Но года два я не приближалась к мужчинам, боялась их, сторонилась, мне казалось, что любой мой выход будет небезопасным.


Через 13 лет после этого я написала маме письмо, в котором описала, что произошло, и попросила прощения – очень показательно для нашего менталитета: попросила прощения за то, что не сдержала своего обещания, не сохранила свою девственность. Но еще до того, как написать это письмо, я ей призналась, что выступила перед журналистами и правозащитницами, и она отреагировала агрессивно – мол, зачем я это рассказала, почему опозорила, она больше не хочет меня видеть… Мое письмо было как раз отголоском обиды из-за того, что вместо поддержки я получила такую реакцию. В письме я спрашивала – в чем я виновата? В чем меня обвиняют? Ведь ты прекрасно знала о том, что происходило в течение этих 13 лет! Около десяти лет я страдала паническими атаками, это были не просто удушье или страх — эти панические атаки завершались судорогами. Первые приступы были такими сильными, что доходило до реанимации, и она видела это своими глазами. При личном разговоре мама призналась, что понимала, что что-то произошло, но у нее не хватило духа поговорить об этом. Мои мама и сестры не хотели, чтобы я рассказывала об этом отцу, но я сделала это. Я написала ему смс, прочитав которое, он на какое-то время ушел в запой, а потом у него резко поменялось отношение ко мне – он стал ближе, нежнее, теплей. Думаю, это от чувства вины, что мы упустили время, упустили момент, когда все произошло. Думаю, что благодаря психотерапии и разговорам у нас улучшились отношения. Отец пока не знает о том, что со мной произошло в детстве, но я не намерена это скрывать, потому что это мой опыт, и я имею право на заявление и афиширование.

Сексуализированное насилие поменяло мой характер, я изменилась в корне. И мечты мои, и планы. Я начала соревноваться с мужчинами. Этому способствовала и домашняя обстановка, так как в семье были одни девочки, и все сожалели, что нет мужчин. Это формировало во мне соревновательный характер – «я же есть, я могу это сделать, я это умею, посмотрите!». Я особо даже в куклы не играла, по большей части проводила время с отцом, и после окончания школы, когда не поступила в тот университет, куда хотела, я решила себя связать с военной службой.



Мы услышали, что ведется набор для будущих радисток. Я прошла все экзамены с отличием и начала работать в военной сфере. А она формирует особый характер – волчий, потому что ты начинаешь завоевывать места, на которые уже претендует несколько мужчин. Женщин, как правило, туда пытаются не пускать, говоря, что твое место на кухне или отправляя заниматься документами, делопроизводством. А у меня в основном были должности «мужские», про которые говорили, что девушкам туда нельзя – а я была той девушкой, которая доказывала, что можно, я могу, я хочу, я это буду делать!

Это доказывает мой послужной список: я начала с радиста, а потом стала начальником радиостанции, который отвечает за машину, в которой оборудована радиосвязь, разные ультра- и коротковолновые передатчики, техника – штыри, антенны, которые нужно поднимать. И каждый раз, когда звучит боевая или учебная тревога, начальник радиостанции вместе со своими подчиненными – водителем и еще одним радистом – выезжает в любую часть пограничного отряда. Мне нравилось жить в таких полевых, боевых условиях, я чувствовала, что могу это делать. Я чувствовала себя свободной.

С самого первого дня моей службы мне говорили: «Ты женщина, тебе нельзя носить тяжелое». Когда мы проходили какие-то маршруты на семь, на десять километров – мужчины пытались забрать мой автомат, вещмешок, говоря – «Тебе еще рожать». А я сама еще шпендик, я в 19 лет оказалась в армии, но говорила – нет, я сама. И через это сопротивление доказывала, что я могу, я сделаю. И такой некоторые люди, мои сослуживцы, запомнили меня.

Когда я только начала служить, меня отправили на учебку – подготовку к военной службе. Туда приехали проверяющие, увидели меня, удивились, и один ныне покойный полковник спросил: «Тебе сколько лет?» Я отвечаю – «Девятнадцать». Я столько мата не слышала за всю свою жизнь! Он говорил: «Мы каждый год усложняем службу, чтобы такие как вы не призывались, но вы все прёте и прёте! Ну что вы здесь потеряли, вам тут не место!». Тогда я впервые столкнулась с таким мнением. А потом этот полковник очень много устроил за мной погонь, за право сходить с ним «на свидание». Этот человек говорил: пока я есть, пока я выше, ты не получишь ни звания, ни должностей, ни разряда – ничего. А я отвечала – мне все равно, пусть так и буду ходить в рядовых.

С его слов выходило, что [службу для женщин] специально усложняли. Я считаю, что в этой сфере концентрация такого патриархата, когда одни считают себя выше других. Но нельзя сказать, что все такие – есть и достойные люди, которые ценят в тебе не женский пол, а то, что у тебя имеется личность, знания, опыт, таких я тоже встречала. Я думаю, сейчас ситуация меняется, и надеюсь, что время поменяется и система понемногу тоже. Это очень долгая и кропотливая работа, но даже во время моей службы были девушки, которые писали заявления и отстаивали свои права, восстанавливались обратно на службу. Восхищаюсь ими! Я тогда так не смогла, мне не хватило на это ни моральных, ни каких-то других сил. Я решила, что нет смысла постоянно находиться в этой борьбе и нужно искать себя в других местах.

Где-то за год до того, как я пришла к активизму, у меня спросили – чем бы мне хотелось заниматься в контексте проблемы сексуализированного насилия? Я ответила, что хотела бы помогать другим пострадавшим, волонтёрить, рассказать о том, что в насилии виноват насильник. Это была дружеская беседа, над которой я потом очень много думала. В 2016 году началась акция MeToo, «Я не боюсь сказать», потом у нас «Не молчи», Дина Тансари написала [свой пост]. Я написала ей в личку, что тоже хотела бы вступить в это движение и помогать пострадавшим от насилия. Тогда мы даже не представляли, куда нас приведет эта дорога и что мы будем делать.



Однажды Структура «ООН-женщины» организовала встречу с феминистками, правозащитницами, на которой выступила Гала Петри (грузинская феминистка, правозащитница, журналистка – прим. ред.), которая два дня проводила тренинг, рассказывала про феминизм. В конце она показала видео про инцест и то, что он на протяжении всей жизни воздействует на состояние человека. Когда я просматривала это видео, ко мне вернулись мои детские воспоминания – четкие картины, запахи… Я оттуда выбежала, в уборной закрылась и начала не просто реветь, а выть. Я поняла, о чем говорили мои флешбэки. Эти воспоминания и определили то, чем я буду заниматься, и на протяжении этих пяти лет я наблюдала и встречала именно тех людей, которые пережили в детстве сексуализированное насилие, домогательства. Я поняла, что моя миссия заключается в поднятии этого пласта, его видимости, чтобы люди понимали, что происходит что-то плохое и с этим нужно бороться.

Тогда пришло понимание: необходимо сделать так, чтобы в сфере самых замалчиваемых преступлений произошел сдвиг. К примеру, мы до сих пор не знаем реальных чисел пострадавших от насилия над детьми. Почему-то считается: если не было проникновения, значит все нормально. Но даже если это была демонстрация порно или половых органов – все это оставляет след, это также является насилием. Мы транслируем, что не нужно этого стесняться – стесняться должны те, кто выбирает насиловать, выбирает растлевать.

Все это я рассказываю в течение пяти лет, встречая очень много негодования, что так не может быть, что это единичные случаи… Когда я недавно написала пост о том, что ищу истории о педофилии, не важно, кем это было совершено, мы хотим поднять этот пласт, [в комментарии] пришли мужчины со словами, что агрессивные «фемки» снова что-то затевают против мужчин. Это странно, конечно, когда мы говорим о насилии над детьми, о педофилии – даже тогда набежали хейтеры. Было странно это наблюдать.

В основном этот пост поддержали женщины, и я до сих пор получаю истории, одна страшнее другой, о тех случаях, когда и близкие родственники, и дальние приставали, насиловали, где-то это происходило годами. У них нет какого-то определенного сходства, кроме того, что это ребенок и он еще не определяет, что плохо, что хорошо, вообще не знает, что есть секс и половые органы, и для него это все очень травматично. Впоследствии это формирует и характер человека, и его становление, и отношения, коммуникации с другими людьми. Поэтому насилие, каким бы оно ни было – это на всю жизнь, с этим люди живут. Вопрос только в том, как живут.

Кто-то даже идет на суицид. У меня было несколько попыток, буквально год назад я бродила по городу в поисках места, откуда я спрыгну – все это под воздействием депрессии, которая усугубилась после перенесенного COVID-19. Я пролечилась в стационаре, в Центре психического здоровья, работаю с психотерапевтами. Так что, когда я сейчас общаюсь с девушками, которые пережили в детстве насилие, я знаю, что все они в той или иной степени испытали все «прелести» депрессии, попыток суицида – благо, что они выжили и сейчас могут этим поделиться. Поэтому, чем больше мы об этом говорим, тем полезней не только для общества, но и для нас самих, потому что мы адаптируем свою психику к этому. Каждый раз говорим, переживаем, проживаем, прорабатываем, и нам становится чуточку легче.

Да, я знаю девушек, которые с этим «спокойно» живут. Но у меня есть подозрение, что, скорее всего, это такая защитная реакция – «со мной ничего не произошло, ну подумаешь, секс не очень приятный». Через какое-то время все это проявляется, если не в психологическом плане, так в здоровье физическом. Недавно одна женщина призналась, что только-только начала признавать этот опыт и ей предстоит операция на матку. Это – последствия сексуального насилия, когда ты начинаешь отторгать свой женский орган. Как показывает практика, мы можем помочь себе сами, но на это уходят годы терапии, годы борьбы с собой, со своими воспоминаниями. В любом случае поддержка близких намного облегчит и укоротит этот срок. Если говорить про насилие над детьми – тут нужна очень большая помощь и поддержка родителей. В более взрослой жизни реакции могут быть очень разными и неоднозначными, но тут тоже нужна помощь других людей.

Вместе с моим другом Кириллом мы основали Общественный фонд SVET, в котором консультируем людей, а также перенаправляем их к специалистам – психологам или юристам. Сначала мы все делали на свои деньги, но сейчас у нас есть постоянные спонсоры, отправляющие нам донаты. Благодаря этим средствам мы сотрудничаем со специалистами. Мы обращаемся не ко всем, так как, к примеру, для работы с людьми из ЛГБТИК-сообщества нам нужны психологи, имеющие соответствующий опыт работы, дружественные, толерантные. От нас требуется тонкая работа: сначала необходимо узнать, с чем человек пришел, чего он хочет, и на основании этого направлять его к специалистам, потому что все они разные. Кто-то работает с детской психологией, кто-то с взрослой, у кого-то есть опыт работы с пострадавшими от насилия, и мы направляем обратившихся очень точечно.



Мы начали работать в прошлом году с очень громкого дела с ножевым ранением, бытовым насилием. Дело еще не закончилось, этот мужчина подал на меня в суд, еще предстоят слушания. Тогда мы выбрали адвоката и позже поняли, что наш выбор был ошибочным, потому что юрист не довел дело до конца, дал слабину, не настояв на том, что было покушение на убийство и позволив суду довести дело до административного суда, то есть квалифицировать как лёгкий вред здоровью. Но сейчас у нас есть юрист, с которым мы постоянно сотрудничаем, консультируемся и надеемся, что он доведет это дело до Верховного суда. Так что, если к нам приходят с юридическим запросом, то мы направляем просто на консультацию, но если нужен адвокат и предстоят какие-то суды, процессы, то мы ищем подходящего специалиста, а потом собираем для него донаты, потому что юридические услуги стоят от ста тысяч тенге и более.

Большая часть поступающих к нам обращений – это консультации, когда люди приходят и спрашивают, что им делать, они в растерянности, а нигде нет ни памяток, нет четкого алгоритма. Поэтому книга, которую мы сейчас готовим, будет не просто сборником, а пособием по самопомощи и советами для родителей о том, что делать в ситуации педофилии; в будущем мы также хотим выпустить и соответствующую инструкцию.

В прошлом году мы с друзьями начинали социальный проект на казахском языке «Cұрағым бар», потому что мы живем в Казахстане, где большая часть населения – казахоязычные, и у многих нет доступа к нужной информации, касающейся полового просвещения. Мы получили очень много вопросов про девственность, половые органы, контрацепцию – все, что проходят еще в школе, однако задавали их не только молодые люди 16–17 лет, но и 30-, и даже 40-летние. Я считаю, что отсутствие полового просвещения – это упущение, и чем больше мы ограничиваем эту информацию, тем больше откатываемся назад. Нужно просвещаться, распространять эту информацию и в отдаленных регионах, которые составляют большую часть нашей страны, на языке, на котором там разговаривают, не разделяя людей на тех, кто выше или ниже, богаче или бедней. Я уверена, что, если мы разберемся в себе, в своих чувствах, изучим информацию про секс – это уменьшит количество насилия, домогательств, нарушения границ.
Также в этом году я запускала проект «Сақтан» для женщин, которые идут на встречу с незнакомцами. Сейчас мы все знакомимся в соцсетях, онлайн, не знаем человека. История Аяжан, которая была убита и расчленена (резонансное убийство 19-летней Аяжан Едиловой произошло в Алматы в марте 2021 г., девушка предположительно сама пришла в квартиру убийцы – прим. ред.), нам ярко показывает, что мы можем встретить своего насильника или убийцу. Проект «Сақтан» родился из моей личной практики, когда я, прежде чем идти на свидание, пишу своей подруге все данные этого человека, его фото, телефон, примерную работу, место жительства, говорю, что иду на встречу, и, если через какое-то время не выйду на связь, она может бить во все колокола. Это дает ощущение безопасности. Проект был организован как информационный паблик и чат, в котором девушки вызвались помочь, подключился юрист. Пока проект неактивен, но, думаю, мы со временем его восстановим, добавив туда советы по самопомощи. Конечно, это своего рода «костыль», он создан по необходимости, чтобы мы могли обезопасить себя от людей, которые еще не готовы к изменениям, не готовы становиться лучше, а мы здесь и сейчас пока не можем изменить общество и мышление.

Если произошло насилие, главное – все-таки обратиться за помощью. Родителям надо открыто разговаривать со своими детьми, чтобы они доверяли, не боялись своих реакций. Должен быть контакт между ребенком и родителем –- неважно, сколько ребенку лет – когда вы разговариваете, общаетесь, говорите, что этот ребенок любим, нужен вам, ценен вне зависимости от того, что он делает, без каких-то условий.

Если насилие случилось – нельзя молчать. Если вы видите, что родители вас не поддерживают – так поддержат другие люди. Сейчас есть очень много феминистских сообществ, и даже если они не занимаются вопросами насилия, то знают, куда направить вас. Любое фем-сообщество знает об организациях, где помогают женщинам в трудной жизненной ситуации, будь это социальная проблема или же ситуация насилия. К нам приходит очень много обращений от людей, которые знают, с чем именно мы работаем и как помогаем. Естественно, это те люди, которые не нашли поддержки у себя дома: самое частое, что мы слышим – то, что дома не поддержали, не поверили, и вообще сказали, что сама виновата. Они приходят к нам и получают то, что им нужно – поддержку. Если вы не знаете, что делать, то обратитесь к тем, кто уже знает.

Нужно стараться наказать обидчика. Каким бы ни был проступок, преступление – замалчивание порождает безнаказанность, а безнаказанность порождает увеличение количества этого насилия. Этот человек, возможно, совершил это не только с вами, но и с другими людьми. Когда мы молчим, закрываем эту тему, думаем, что на этом все закончилось и варимся в собственном соку – [насилие] продолжается, человек продолжает свои действия. И когда мы вобьем это себе в голову, поймем, что от наших действий зависит безопасность не только нас, но еще других людей, я считаю, количество пострадавших людей действительно уменьшится.  

Раньше мне казалось, что чем больше я слышу таких историй, тем мне хуже, а сейчас я наблюдаю другую картину – чем больше я это прорабатываю, тем меньше у меня болезненных реакций. Сейчас, даже принимая эти все истории, я не проронила ни слезинки, у меня не было жгучей боли в груди, я не ухожу в деструктивное состояние, как это было раньше, когда ты не можешь подняться и у тебя нет сил. Я понимаю, что, когда я оказывалась в таком состоянии и считала это эмоциональным выгоранием, это были непроработанные травмы, флэшбеки, воспоминания.

У любой активистки, которая занимается вопросами насилия и гендерной дискриминации, есть такое выгорание. Но выгорание от чего? От бессилия! Ты понимаешь, что не знаешь, как поступить, что с этим делать! Понимаешь, что есть система, уже давно наработанная, и люди не готовы свою власть кому-то передавать, они хотят ее сохранить, сохранить возможность быть выше в иерархии, быть сильнее. Понимание, что твои действия не влияют на эту иерархию, что нужно еще больше сил, еще больше людей, чтобы ломать эту систему, которая этому конечно же препятствует – это и создает эмоциональное выгорание.

Да, иногда бывают мысли – а зачем вообще это все нужно? Потому что помимо положительной обратной связи иногда получаешь непрошенные советы вроде: зачем ты тратишь свою жизнь на это, когда могла бы выйти замуж, нарожать детей и тем самым обрести женское счастье? И как бы я ни была убеждена в том, что мы сами – кузнецы своего счастья, мы сами выбираем, когда нам это все делать и с каким человеком – все равно, когда такая обратная связь поступает от нескольких человек в одно время, это влияет, думаешь – может быть, действительно зря? Может быть, действительно тратишь время впустую? Я заметила, что именно в такие моменты, когда я говорю – «наверное, всё, наверное, я здесь закончу» – я получаю новое обращение о помощи.

Когда я вышла из больницы, Центра психического здоровья и мне несколько людей сказали – «Может, действительно уже закончишь?», и я начала в себе сомневаться, ко мне обратилась женщина, рассказав, что ее муж, отчим ее дочери, домогался девочки, и ей нужна помощь. Я спрашиваю: «А когда это случилось?». Она говорит – сегодня. «Как вы это узнали?» – «Я на работе, а мне дочь 10 лет написала смс: “Папа со мной вот это делал – это нормально или нет?”». У нее, естественно, паника, тревога, ужас, кто-то из знакомых дал ей мой номер, я с ней веду консультацию и понимаю, что так не в первый раз так происходит – когда я начинаю в себе сомневаться, ко мне обращаются люди. Вот тебе ответ! Я этот ответ принимаю и понимаю, что не зря все это делаю.